Венгрия между двумя войнами. 1920-1944

Румыния: медленный дрейф к антанте

В Румынии с традиционной подозрительностью следили за каждым шагом самодержавия. Серия поражений в войне с Японией вызвала здесь, как и во всем мире, изумление, а затем и что-то вроде растерянности: румынские правящие сферы были заинтересованы в сохранении равновесия на Юго-Востоке Европы, а не в австрийском либо германском всевластии. Румыния была здесь самым крупным государством и по территории, и по населению; она смыкалась с Габсбургской монархией в стремлении не допустить образования сильного славянского государства; российский курс на сохранение в регионе status quo отвечал этим устремлениям. Да и противоречия с Австро-Венгрией постепенно выходили на первый план, трансильванская проблема начала доминировать.

Национальная партия румын Трансильвании выработала программу реформ, предусматривавшую перестройку избирательных округов и введение национального языка в районах с преимущественно румынским населением; говорилось о введении всеобщего избирательного права, прогрессивно-подоходного налога и продаже земель из государственного фонда крестьянам мелкими участками. По сути речь шла об административно-культурной автономии. В то же время наиболее влиятельные круги румынско-трансильванской буржуазии, занявшие прочные позиции в банковском деле, и национальная интеллигенция в большинстве своем не помышляли о развале Австро-Венгрии. Преимущества обширного государства с емким рынком были очевидны. Низкий жизненный уровень в братской Румынии не вдохновлял. Депутат Юлиу Маниу говорил с трибуны венгерского парламента: «Сохранение Венгрии и Австро-Венгерской монархии в целом является политической и международной необходимостью...» '. Аурел Попович выпустил в 1906 г. книгу под красноречивым заголовком «Соединенные Штаты Великой Австрии», ратуя за преобразование двуединой державы в конфедерацию национальных государств2. Руководители Национальной партии возлагали надежды на наследника престола Франца-Фердинанда, который слыл сторонником реформы в желательном направлении, хотя на самом деле помышлял лишь об укреплении власти Габсбургов в противовес строптивым мадьярам. Однако переговоры по конкретным вопросам приходилось вести именно с этими мадьярами, и результаты оказывались плачевными. Но распада монархии не предвиделось.

В итоге мысли об объединении с Трансильванией таились где-то в душевных тайниках, в реальности же союзный договор с Австро-Венгрией был продлен 4(17) апреля 1902 г.

В румынской историографии в объяснение этой акции ссылаются на финансовую зависимость страны от Центральных держав. Так, из государственного долга в 1,45 млрд лей (франков) 1,2 млрд было размещено на германском рынке. Ежегодные выплаты поглощали 90 млн лей 3. Немцы доминировали в стремительно развивавшейся нефтяной промышленности. Румыния была кровно заинтересована в немецком рынке, товарном и денежном. В наказание за «непослушание» в виде выхода из блока немецкий кошелек защелкнулся бы автоматически.

Нельзя, конечно, ставить знак равенства между финансовой зависимостью и политической ориентацией; во время Первой мировой войны та же Румыния сперва повернулась спиной к союзникам, а потом обратила против них оружие. Но тогда наступило время смены вех и больших ожиданий в виде объединения с Трансильванией. Пока же такой великий акт даже не грезился.

Хотя трезвый учет долговременной стратегической ситуации должен был бы привестик выводу, что никакой «угрозы с севера» не существует и причин для тревоги нет, румынские государственные мужи по привычке бродили в тумане антирусской подозрительности.

В памяти того поколения были живы впечатляющие победы прусского оружия в войнах 1866 и 1870—1871 гг. На фоне вторжения германского капитала в Юго-Восточную Европу и Османскую империю они у многих рождали мысль о военном, экономическом и организационном превосходстве Второго рейха, а румынская буржуазия привыкла ориентироваться на сильного. Король, — а российский посланник М. Н. Гире писал о его «вполне немецкой природе» 4, — до конца дней своих оставался верен отечеству, а его влиянием пренебрегать не следовало, и он крепко держал бразды внешней политики. У него были сторонники в лице крупных аграриев, сбывавших зерно в Германию. Они занимали прочные позиции в консервативной партии. Нельзя пренебрегать и культурно-идеологическими связями. Немало румынских политиков прошло школу немецких университетов и считало Германию державой, счастливо сочетающей высокий образовательный и научный потенциал с экономической мощью и всепобеждающей, — по крайней мере так представлялось, — военной силой.

Равновесие сил в Европе серьезно пошатнулось в результате несчастной для России войны с Японией и революции 1905-1907 гг. Отступала она и по балканской линии. Казалось, возвращается ситуация 80-х гг. XIX в. с полным преобладанием германо-австрийского блока на континенте, а от сильного не бегут; в ответ на верность младшего партнера можно было, эвентуально, надеяться на учет его интересов. Шарахаться от такого союзника и бросаться в зыбкое море внешнеполитических комбинаций представлялось более чем рискованным. С великим соседствовало малое в виде личного материального интереса: немецкие и австрийские компании продуманно и целеустремленно вовлекали в сферу своих интересов румын с именем; по словам полковника Занкевича, русского военного атташе в 1908 г., они, «за малым исключением», состояли в административных советах или числились адвокатами разных фирм, получая «крупные подачки»5.

Был выработан стратегический курс на получение компенсаций (подразумевались территориальные) в случае нарушения равновесия в Юго-Восточной Европе со стороны будь то Болгарии, будь то Сербии с тем, чтобы не сойти с пьедестала первой в регионе державы. Король и министры менявшихся кабинетов, не таясь, говорили об этом партнерам. Архиосторожный курс России встречал в Бухаресте одобрение, напряженность в отношениях с Петербургом отошла в область предания, тем более, что неоднократные попытки кайзера Вильгельма заманить «кузена Никки» в свои сети не оставляли надежд на приобретение Бессарабии в обозримом будущем.

Немецкая и еще в большей степени австрийская дипломатия жонглировали на Балканах несколькими шарами. Серьезная ставка делалась на Болгарию, стремившуюся порвать узы вассалитета, все еще связывавшие ее с Турцией, и превратиться из княжества в королевство. В Вене полагали, что не худо было бы изменить направление румынского ирредентизма с трансильванского на дунайское, поддерживая румыно-болгарские отношения в слегка накаленном состоянии.

Боснийский кризис 1908 г. положил конец относительному спокойствию на Юго-Востоке Европы. Россия понесла тяжелое дипломатическое поражение согласившись на аннексию Боснии и Герцеговины; ей же пришлось «посоветовать» Сербии смириться со свершившимся *. Одновременное, можно сказать, синхронизированное провозглашение Болгарией полной государственной независимости и разрыв последних связей с Турецкой империей свидетельствовали о тесной координации действий между Софией и Веной.

Правда, завоевывая очки в Софии, Центральные державы отнюдь не улучшали взаимопонимания со Стамбулом; вообще, роль «дамы, приятной во всех отношениях», которую стремились играть Вена и Берлин по отношению к Турции, Болгарии и Румынии, чрезвычайно трудна, а порой и неисполнима. В образовавшуюся щелку сумел пробраться российский министр иностранных дел А. П. Извольский; он смягчил Порту, предложив оплатить болгарскую независимость, и сделал приятное болгарам, освободив их от уплаты, списав еще оставшуюся за Турцией задолженность по войне 1877—1878 гг. Дело не ограничилось ощущениями, в Софии почувствовали дружескую российскую поддержку и оценили ее.

Румыния «при сем присутствовала». Status quo был нарушен, но не так чтобы внушить глубокую тревогу. Страна была явно не заинтересована в разжигании сербско-австрийской войны, за которой могло последовать вмешательство России, — а тут уж, не дай Бог, мог возникнуть казуз федерис, — и это в условиях бушевавших в стране антиавстрийских страстей. Принятая на митинге в зале Дачия (1 ноября 1908 г.) резолюция гласила: «Ныне соседняя монархия, одновременно с поглощением двух чужих провинций, подвергает нас новому унижению, нас, чьи братья страдают под австро-венгерским игом и стонут в темницах соседнего государства. Мы протестуем и хотим, чтобы наш протест был услышан и внят». Культурная лига требовала проведения политики, основанной на «сознании единства народа и его интересов» 6. В отличие от прошлых лет, недовольство охватило парламентские круги, и обсуждение ответа на тронную речь короля позволило ему вырваться наружу. Правительство (либеральное) защищалось вяло. Оно приветствовало независимость Болгарии и выразило мнение, что аннексия Боснии и Герцеговины прямо интересов Румынии не затрагивает, поскольку последняя «ни географически, ни политически» к балканским странам не относится и стремится лишь к сохранению равновесия на полуострове «на основе территориального status quo». И. К. Брэтиану, выступавший от имени кабинета, лукавил, на самом деле «в верхах воцарилась тревога, премьер Д. А. Стурдза выражал надежду на то, что „Европа* защитит Добруджу от „болгарских поползновений*, да и сам Брэтиану, приветствуя рождение независимой Болгарии, многозначительно добавлял — „в пределах ее границ*»7. «Все ораторы выступали против нас», — подводил итоги памятным прениям австро-венгерский посланник8. Откровенная враждебность общественности дополнялась начавшейся отчужденностью властей предержащих.

Высокопоставленные военные не считали себя связанными обетом молчания. Начальник генштаба Крэйничану заметил в беседе с российским военным агентом: «Если Австрия займет Сербию, это будет началом окружения нас австрийским кольцом»9. А ведь к тому дело шло, в августе 1908 г. А. Эренталь заявлял в узком кругу: он — за создание Великой Болгарии за сербский счет 10.

Но капитуляция покинутого союзниками царизма, коей канцлер Бюлов придал унизительную форму, продемонстрировала всему миру слабость самодержавия и показала в то же время Бухаресту, что чувства пора унять и трезво поразмыслить, куда и с кем идти, — с уподобившейся Лебедю, Раку и Щуке из крыловской басни Антантой или со сплоченным Тройственным союзом. А тут еще кайзер в знак внимания преподнес королю Карлу по случаю 70-летия фельд-маршалский жезл своей армии. Правда, выполнявший высокую миссию кронпринц вернулся из Румынии с невеселыми впечатлениями: при наступлении войны Румыния «в лучшем случае откажется выполнить союзнические обязательства, если не присоединится к противной стороне» п, что делало честь его проницательности.

На Баллхаусплац отчетливо представляли себе, что Сербия смирилась лишь наружно. По справедливому мнению К. Б. Виноградова, одной из целей австрийского ведомства являлся «раскол между небольшими балканскими государствами и в особенности натравливание Болгарии на Сербию» 12.

Пора, однако, расстаться с представлением об этих странах, как о пешках на шахматной доске большой европейской дипломатии. Обретшая независимость Болгария расправила плечи; македонский синдром до крайности обострил ее отношения с Турцией; ждали войны и связанных с нею территориальных перемен. В июле—сентябре 1909 г. новый румынский премьер И. К. Брэтиану совершил вояж в Берлин и Вену. Смысл его осторожного зондажа сводился к тому, что в случае округления болгарских владений за счет македонских земель взоры Румынии устремятся к Южной Добрудже. Результат был разочаровывающим: и в Берлине, и в Вене советовали даже не думать о подобной эвентуальное™ 13.

Именно боснийский кризис подтолкнул разработчиков внешней политики и в Петербурге, и в Бухаресте погрузиться в серьезные размышления насчет ее стратегических приоритетов. А П. Извольский с похвалой отзывался о румынской сдержанности. Непривычные в прошлом дружеские заверения раздавались с берегов Дымбовицы. Премьер-министр Д. А. Стурдза — тот самый, что в 1883 г. подписывал договор с Австро-Венгрией, — с горячностью «опровергал» в 1909 г. сведения печати о наличии военной конвенции, призывая «раз и навсегда покончить с баснею» 14.

Общественное мнение стало в России фактором, коим пренебрегать было опасно при проведении внешнеполитического курса.

Газеты не чурались и румынских дел, причем вели себя не всегда тактично. Посланник Н. Н. Шебеко выражал пожелание, чтобы «печать наша... вместо того, чтобы ругательными статьями толкать Румынию в распростертые объятия Австрии и Германии, щадить самолюбие небольшого государства, старалась привлечь ее к нам всеми способами» 15. Сам он использовал все доступные ему каналы, убеждая собеседников в том, что России чужды агрессивные замыслы, и она стремится лишь к сохранению спокойствия в регионе. В отечественной историографии правомерно указывалось, что в ведомстве на Певческом мосту склонны были преувеличивать роль короля в формировании внешней политики, хотя она и в действительности была значительной. Тот же Шебеко льстил себя надеждой, что «достиг очень сердечных и даже интимных отношений с ним» 16, что более чем сомнительно, ибо опытнейший политик и лицедей, каковым был румынский монарх, умел за внешней приветливостью скрывать подлинные чувства.

Однако, при всем при том, права была газета «Новое время», полагавшая, что при всех возможных комбинациях нельзя отбрасывать Румынию «в ряды наших политических противников» 17. На случай войны следовало учитывать ее антагонизм с Австро-Венгрией. Совершенно так же оценивал ситуацию Н. Н. Шебеко, прибывший летом 1912 г. в Бухарест: «Нельзя сказать, что на Румынию надо смотреть ныне как на вражескую страну, преданную нашим врагам и стремящуюся войти во всяческую комбинацию, направленную против России. Отнюдь нет» 18. А ведь Румыния загораживала русским армиям путь вглубь Балканского полуострова; на чьей стороне окажутся полмиллиона ее штыков — об этом стоило задуматься.

Отечественная наука уделила немало внимания русско-румынским отношениям в интересующий нас период (отметим прежде всего труды Б. Б. Кросса и А. С. Атаки). Был поставлен вопрос и о времени смены румынского внешнеполитического курса: «Накануне первой мировой войны назревало коренное изменение внешнеполитической ориентации Румынии» 19. В этой формуле Б. Б. Кросса, на наш взгляд, удачно слово «назревала», ибо трудно оперировать категорическими понятиями и определять точные сроки в отношении страны, которая не желала связывать себя конкретными обязательствами и была готова склониться на сторону сильного, чтобы достичь территориального расширения то ли в сторону Трансильвании, то ли в сторону Бессарабии. Отсюда — кажущаяся непоследовательность в ее действиях и противоречивые заявления ее политиков, которые могли сбить с толку хоть кого. В конце 1910 г. видный консерватор и без пяти минут премьер-министр П. П. Карп декларировал в беседе с корреспондентом газеты «Нойе фрайе прессе»: «Румыния при всех обстоятельствах и всегда будет на стороне Тройственного союза» 20. Но таких непоколебимых, как король и Карп, насчитывалось раз-два и обчелся. В самой консервативной партии единства не было. «Наиболее политически зрелый, умный и популярный в стране деятель Таке Ионеску держался осторожно», Румынии следовало, по его мнению, находитьсяi «вне политической зависимости и каких-либо обязательств от ее соседок И великих держав, как Австрии, так и России» 21.

В русских военных кругах упорно не верили в возможность не только переманить Румынию на свою сторону, но даже нейтрализовать ее. Даже в 1912 г. штаб Одесского военного округа с полной определенностью полагал: «Не подлежит сомнению, что в случае ВОЙНЫ С Россией Австрия и Румыния будут действовать заодно» 22. Штаб верил В СВЯТОСТЬ международных обязательств и явно недооценивал ВОЗМОЖНУЮ «гибкость» в их трактовке. По нашему мнению, начался медленный дрейф к Антанте, и Балканские войны явились важным этапом на этом пути.

Бухарест встретил их дипломатически неподготовленным. В Бухаресте не скрывали, что не будут взирать на раздел остатков турецкого наследства из прекрасного задунайского далека. Даже король Карл, непоколебимо верный Тройственному союзу, обмолвился в беседе М. II. Гирсом, что в этом случае бросит саблю на чашу весов (со всеми истекающими в отношениях с Австро-Венгрией осложнениями). Дипломат счел, что Румыния обрела известную свободу действий. В октябре 1912 г. вспыхнула война, вошедшая и историю под именем первой Балканской. Румынская декларация о нейтралитете сопровождалась оговоркой: в случае территориальных изменений (а как же без них!) «Румыния скажет свое слово». Неожиданно быстрый успех союзников заставил торопиться. Глава правительства, известный критик и историк культуры, убежденный германофил Титу Майореску возлагал надежду на поддержку Центра в приобретении полосы земли вдоль южного берега Дуная с крепостью Силистрия. Венское ведомство иностранных дел шло навстречу, но хотело уладить дело компромиссом с болгарами, а те, упоенные победами, «советам» не внимали и не проявляли желания расстаться со своими землями.

Министр иностранных дел Таке Ионеску, в отличие от премьера, был известен своими проанглийскими симпатиями и налаживал контакты с Антантой. Дипломатия последней не упускала из виду непрекращавшийся венгеро-румынский конфликт в Трансильвании, В этому искушению, с досадой констатировал немецкий посланник, «не способен сопротивляться ни один политик в стране»23. В Бухарест прибыл великий князь Николай Михайлович, вручивший королю Карлу российский фельдмаршалский жезл; монарх этой страны достиг высшей ступени воинской иерархии... за воздержание от участия в боях. В румынских же правящих сферах полагали, что, быть может, болгары будут податливы к русским демаршам — как-никак Николай II числился официальным покровителем Балканского союза.

Вслед за великим князем в Бухарест прикатил начальник генштаба австро-венгерской армии Конрад фон Гетцендорф (ноябрь 1912 г.), к чему побудила серьезная тревога за «румынское звено» Тройственного союза. В отчете он свидетельствовал: «У меня сложилось безусловное впечатление, что король несгибаемо верен союзным обязательствам». Монарх выразил готовность выставить против России 15 дивизий, оговорившись, правда, что не верит в стремление последней развязать войну.

Глава правительства Титу Майореску казался обеспокоенным размахом королевских обещаний. «В Румынии большая партия боится конфликта с Россией», — с озабоченностью отмечал Конрад. Все же он добился фиксации на бумаге союзнических обязательств, подписав со своим румынским коллегой ген. А. Авереску протокол на случай «кооперации против России» с указанием, какие части и какими путями будут маршировать на Кишинев24. Приятным чаепитием с королевской четой завершился визит.

За румынами ухаживали со всех сторон; возникла перспектива продать свое невмешательство в Балканскую войну как можно дороже. Правда, воз румынских требований с места никак не сдвигался; болгары не желали расставаться с Силистрией и окружавшим ее хинтерландом. Не очень ко времени российский министр иностранных дел С. Д. Сазонов в резкой форме потребовал у румын сохранить нейтралитет (январь 1913 г.), что усилило позиции сторонников ориентации на Центральные державы. В феврале союз был продлен. Король и Титу Майореску вздумали было повысить свои шансы, попридержав ратификацию договора, однако заявления австрийского посланника князя Фюрстенберга, — монархия может «проводить и иную, не румынофильскую политику», — оказалось достаточно, чтобы прекратить королевскую «оппозицию»25. Проантантовски настроенный Таке Ионеску, подозрительно долго, с точки зрения дипломатии Центра, застрявший в Париже, был спешно вызван на родину. Глава Форин оффис сэр Эдуард Грей предложил обсудить румыно-болгарский конфликт на конференции послов великих держав. Последние, собравшись в Петербурге (апрель—май 1913 г.), «присудили» Силистрию Румынии, причем благожелательнее всего держались немец и австриец. Румынские экспансионисты в ответ заворчали, недовольные размерами передаваемого: по словам Н. Филипеску, обещанной территории достаточно лишь для того, чтобы «похороним, мм ДОСТОИНСТВО нации», а П. Карп заметил, что она меньше его поместья Цибэнешть26.

Петербургский протокол в силу не вступил — между вчерашними балканскими ими союзниками вспыхнула война (июнь). Разгром Сербии перевернул бы вверх тормашками весь баланс сил в регионе. Поэтому румынские политики разных направлений высказывались за вмешательство. Против выступали лишь социал-демократы, организовавшие собрания протеста и выпустившие несколько манифестов, из которых наиболее известен составленный Штефаном Георгиу манифест «Война войне» с осуждением «гнусной дипломатии великих держав. Досталось и «собственным» правителям: «Когда нам будут петь «Родина требует... Родина хочет», давайте раз и навсегда заткнем шарлатанам рот словами: „Родиной являемся мы, рабочие и мм лучше всех знаем, что нужно делать«» 27.

Российские дипломаты с ног сбились, уговаривая румын не выступать:.»Румммня не может не понять глубокой тождественности ее интересов с нашими в настоящую минуту» 28, — взывал Сазонов. Но и Бухаресте полагали, что сами лучше разбирутся в ситуации; 10 июля война Болгарии была объявлена.

Мобилизация послужила толчком к взрыву антиавстрийских (а не антиболгарских!) настроений. Консулы двуединой монархии не успевали передавать информацию о митингах и манифестациях и Бухаресте, Кракове, Констанце, Джурджу, Галаце, Плоешти, Сулине Бырладе, Яссах, Брэиле... Французский посланник Э. Блондель заметил «Если бы кто-нибудь не знал о цели мобилизации, он мог бы поверить, что Румыния идет на войну с Австрией» 29. Раздавались призывы: «Долой коварную Австро-Венгрию!», «Довольно нам австрийской опеки!».

Поход наi Балканы обернулся для румынской армии военной прогулкой. Царь Фердинанд, вдруг «осознав», в какую пропасть он вовлек страну, просил Николая II «положить как можно скорее конец ужасной Iрезне 30|. Против румын неприятель огня не открывал, их кавалерия ворвалась в Силистрию с шашками наголо. Болгарские резервисты в старых казармах завтракали. В городе «царила могильная тишина, улицы — пусты, лавки — закрыты» 3!, — свидетельствовал очевидеи Единственно, чего удалось добиться «миротворцам» из великих держав - так это обещания, что София не будет занята.

С поверженной Болгарией победители обошлись круто; от посеадников-держав они отказались; Македония была переделена, львиную долю забрали себе Греция и Сербия, оставив побежденному незначительную ее часть с городом Струмица. Румыния приобрела Южную Добруджу по линию Тутракан—Балчик площадью в 80 тыс. кв. км. Неудачей завершились попытки болгар удержать за собой порт Каваллу; они лишились выхода к Эгейскому морю.

Демонстрируя возросшую самостоятельность, союзники не допустили прямого вмешательства держав в урегулирование, да и трудно было ожидать какого-либо эффекта от их участия, ибо они разделились не по коалиционному признаку: так, Россия и Австро-Венгрия выступали за сохранение Каваллы в составе Болгарии, хотя и по разным мотивам. Петербург рассчитывал, что тогда можно будет привлечь царя Фердинанда к Антанте, Вена, напротив, надеялась своей поддержкой побудить Софию ко вступлению в Тройственный союз. Германия и Франция выступили на стороне Греции, и Кавалла отошла к ней.

В условиях полной разноголосицы в «европейском концерте» шансы на ревизию Бухарестского договора, — на что надеялись болгары, даже обусловившие его подписание обращением к державам, — были равны нулю. Карта полуострова была перекроена, причем Румыния начисто забыла о своем курсе на сохранение здесь равновесия сил. Ущемленная в своих интересах, лишенная выхода к Средиземному морю Болгария не забыла и не простила нанесенной обиды. Бухарестский мир продемонстрировал наличие в регионе двух уровней противоречий — между «великими» и между государствами самого полуострова, которые, переплетаясь, превратили его в «пороховой погреб Европы». Румынская историография именует «лето 1913 года триумфом точки зрения ответственных лиц в ... столице» 32. Вряд ли с подобной хвалебной оценкой можно согласиться. Румыния встала на страже сделки, которая по сути своей не могла быть долговременной и прочной, ибо прочертила на полуострове глубокую линию размежевания. А в Бухаресте с высоты трона последовало заявление, что страна будет противиться изменениям, откуда бы они ни последовали.

Вена пребывала в раздражении: румынская армия двинулась совсем не в том направлении, о котором толковал генерал Ф. Конрад во время приятных бесед с королем Карлом. «Нападение на Болгарию объяснялось возможностью большого грабежа», — изливал генерал досаду в дневнике: «Нить, связывавшая Австро-Венгрию и Румынию, порвана», и лишь немецкое вмешательство может удержать ослушницу в союзе 33. Усиление Сербии в итоге войны глава австрийских «ястребов» воспринимал как вызов и предлагал, не мешкая, разгромить ее. Немедленного отклика его призыв не нашел, — не по принципиальным соображениям, просто момент сочли неподходящим. Как заметил венгерский премьер Иштван Тисса, «весь мир будет на стороне Сербии».

По «трансильванской линии» румыно-венгерский раздор шел вовсю. В здание на Баллхаусплац пачками поступала информация о митингах и демонстрациях протеста в Бухаресте, Турну-Северине, Фокшанах, Констанце, Сулине... Новый посланник, проницательный и умный граф Отто Чернин сочинил специальный доклад о влиянии внутриполитической ситуации в Румынии на ее положение в Центральном союзе. Он пришел к печальному выводу — договор с нею стоит немногим больше той бумаги, на которой написан. На собраниях наряду с привычными призывами «Долой Австрию!», «Долой Венгрию!» порой звучал уж совсем необычный: «Да здравствует Россия!». «Мало иметь трактат, нужно еще, чтобы он был популярен»34, — изливал свою досаду король Кароль. В условиях, когда союз расползался по всем швам, в Вене возникла незадачливая мысль поставить ослушницу на место оригинальным способом, а именно — побудив ее опубликовать архисекретный договор, — что свидетельствовало о крайней наивности. Когда Чернин, повинуясь инструкции, намекнул на это королю, тот потерял дар речи...

В 1911—1913 гг. правительство возглавляли консерваторы П. П. Карп и Т. Майореску, слывшие и бывшие германофилами. В январе 1914 г. председателем Совета министров стал либерал И. К. Брэтиа-ну-младший, не столь прочно ангажированный в отношении военно-политической ориентации. Королю он сказал: «Сир! Сомневаюсь, чтобы нашлось румынское правительство, которое смогло бы осуществить трактат» 35. Он полагал, что конец Австро-Венгерской монархии близится, что поставит в повестку дня и объединение с Трансильванией, но считал нужным осуществить этот акт в удобный момент и в подходящей обстановке. Эмоциональная взвинченность антивенгерских проявлений, с точки зрения этого человека железной воли и холодного рассудка, могла лишь помешать взвешенному, без промаха, подходу к вопросу. Поэтому он настойчиво советовал трансильванским националистам достичь соглашения с графом Иштваном Тиссом, используя в качестве посредника близкого ему Константина Стере, бывшего российского народника. Великому князю Николаю Михайловичу он заявил: «Когда мы придем к власти, то выдвинем проблему Трансильвании и сделаем все для сближения с Россией». Будучи еще в оппозиции, он говорил на заседании сената: «Существуют великие интересы народа и интересы королевства. Хотя в душе нашей они располагаются в указанном порядке, с точки зрения рассудка интересы королевства доминируют над всеми другими, ибо королевство является гарантом существования народа, осью всего его развития». По концепции Брэтиану, замечает Ш. Радулеску-Зонер, для реализации идеала следовало идти путем, который не ставил бы под угрозу безопасность государства 36. Видимо, инженер по образованию И. К. Брэтиану досадовал, что время распада Австро-Венгрии с математической точностью предсказать нельзя.

Последняя перед мировой войной разведка намерений Румынии произошла во время визита Николая II, по ходу прогулки по Черному морю в Констанцу (июнь 1914 г.). Фотография запечатлела беседу двух монархов: Карла в русском фельдмаршалском мундире и царя в кителе с погонами полковника. А министр иностранных дел С. Д. Сазонов заехал в Бухарест. Отдохнуть от переговоров он и Брэтиану решили в прохладе Карпатских гор. Во время автомобильной прогулки именитые экскурсанты пересекли границу и прокатились по Трансильвании. Вена оцепенела...37

Встреча в Констанце и последовавший многозначительный вояж в горах оставили не документы, а впечатления. Брэтиану заверял Сазонова: «Румыния никоим образом не обязана принять участие в какой-либо войне без того, чтобы ее личные интересы были прямо затронуты». Сазонов пришел к выводу: «Румыния постарается присоединиться к той стороне, которая будет в состоянии посулить ей наибольшие выгоды» 38. А Оттокар Чернин счел свидание «распутьем», на котором внешняя политика страны приняла новое направление.

Брэтиану предстояло изъясниться с ним и немецким посланником. Обоим он заявил, что царь и король, он и Сазонов были объяты стремлением во что бы то ни стало сохранить мир на Балканах и не допустить закрытия Черноморских проливов (чего опасались ввиду обострившихся грецко-турецких отношений). Суть разговоров он скрыл, свои многозначительные намеки утаил. Впрочем, в огласке не было надобности; Чернин счел: никакого документа не подписано, «но вся Румыния», будучи убеждена в наступивших «сумерках» Австро-Венгрии, предвещающих ее распад, думает о смене курса, — что и составляло расчет России 39.

А российские представители сообщали о желании «значительной части общества... уклониться от политики Тройственного союза». Исключение составляли крайне правые, консервативно настроенные пронемецкие круги и социалисты, которым невмоготу было видеть не то что сближение, а просто потепление отношений с восточным соседом. Последние попытались «отметить» свидание демонстрацией и блокировать российскую миссию, но полиция оказалась на высоте и быстро их рассеяла. Военный атташе Семенов обращал внимание на крутой поворот в настроениях: «В этом приходится видеть доказательства каждый день как при сношениях с представителями правительства и армии, а также слышать, пожалуй, даже слишком восторженные изъявления симпатий со стороны румынского общества столицы. Увлекающийся характер румынского народа, конечно, достаточно объясняет такой крутой поворот симпатий к России и ко всему русскому, но главную причину установившихся наших добрых отношений следует искать в том обстоятельстве, что события прошлого года рассеяли в известной степени кошмар „славянской опасности*». Все же иллюзиям полковник не поддавался: «Переходя теперь к реальным последствиям в области политики, которые могли бы быть результатом констанцских событий, к сожалению, нужно сделать заключение, что таковых не было» 40.

Пожалуй, полковник даже переосторожничал в конечном выводе. Смена настроений — ведь тоже реальность. Оказалось, что в 1913 г. была продлена жизнь дышавшего на ладан союза с Австро-Венгрией, а в 1914 г. он испустил дух, и в Констанце это было зафиксировано (что вовсе не означало перехода Румынии к Антанте. Просто ее правители решили действовать смотря по обстоятельствам). Собственно, к такому же заключению приходил и Семенов: в случае войны Румыния окажется нейтральной, на союз с ней надежд нет, уж очень привержены румыны принципу «свободы рук» и очень поднаторели в тактике лавирования между противоборствующими державами: «Румыния действительно будет сохранять нейтралитет до исхода решительных столкновений воюющих сторон, после чего примкнет к сильнейшему» 41. А пока видные военные проявляли к Семенову знаки внимания, выходившие за рамки корректности: к «некоторому моему удивлению», сообщал он в Генеральный штаб, комендант Бухареста ген. Сочек пустился с ним в объяснения насчет австро-румынского договора, само существование которого официально отрицалось; Сочек заявил, что 80 % офицерского состава — на стороне России, остальные же — или проавстрийски, или нейтрально настроенные. Мысли румын, по словам генерала, обращены не столько в сторону Бессарабии, «откуда до них не доходят изъявления недовольства и чувства сепаратизма, как в сторону Трансильвании, где живет сплошное трехмиллионное население родных им по крови и языку румын» 42.

Весной и летом 1914 г. один за другим следовали инциденты, взятые по отдельности и не столь значительные, но подливавшие масла в огонь венгеро-румынского раздражения: переговоры мадьярского премьера с Национальной партией румын зашли в тупик; были сняты с постановки и запрещены пьесы «Да будет день!» и «Господин нотариус», автор которых, Октавиан Гога, угодил под суд; в Крайове были арестованы шпионы, засланные соседней и союзной державой. В такой накаленной атмосфере пришла весть о вспыхнувшей войне. Коронный совет 24 июля (4 августа) высказался, — против воли короля, — за вооруженное выжидание. На другой день самая распространенная газета «Адевэрул» («Правда») приветствовала решение: «Вся страна без различия классов, партий, верований со вздохом душевного облегчения встретила решение Коронного совета...»43. Правда, на другой же день на ее страницах появился традиционный призыв «Долой Австрию!». Но владелец газеты, известный публицист Константин Милле разъяснял, что спешить не следует, а нужно набраться терпения и ждать 44, — пока не выяснится, когда и на чьей стороне можно выступить беспроигрышно.

Австро-Венгрия в первой мировой войне